Рассказы о рыбалке – Хариус

Хариус
Фортуна
Хозяин
Русалка
Налим
 

Хариус

Я сидел на тёплом, шершавом камне выступающем из скалы и лениво покачивал правой ногой. Денёк выдался на редкость тёплым и ласковым. От сосен за спиной шёл хмельной дух, от камней тепло, а от костра запах чего-то съедобного. Это Санька готовит обед. Его хлебом не корми, дай показать свое кулинарное мастерство. И картошку почистит-сварит, и лучок порежет, и то и сё. А сервировочка чего стоит? Любитель, одним словом. Ну  а поскольку кроме меня кормить сегодня было некого, то удовольствие мне было двойное. Я могу не отвлекаться на приготовление пищи – раз, спокойно рыбачить – два. Чем я собственно и занимался.
Внизу, метрах в шести, замер “попугаистый” поплавок. Вода прозрачная и видно метров до трёх в глубину. Стограммовые окуньки бесцельно бродили вдоль берега, почти не обращая внимания на моего вертлявого червяка. Я не злился на “полосатых”, а выбирал окунька покрупнее и пытался подвести насадку к самому носу хищника. Изредка, скорее, от скуки, чем от голода, окунь открывал рот и крючок исчезал. Не подсекая, я подматывал немного лески, поворачивался и со словами” Шура лови”,  отправлял добычу к Саньке. Затем процесс повторялся. Гоняясь за “полосатыми”, я не сразу заметил стаю лещей старательно подбирающих брошенную мною подкормку. Не обращая внимания на блуждающее удилище, они доедали последние ломтики картошки.
Дыхание у меня слегка прихватило, и почему-то вспотели пятки. Медленно, как ядерную боеголовку, повёл я удилище в сторону лещей. Полтора,метр – ещё сантиметров семьдесят и …
• Слышь, толстый, не побрезгуй, чем бог послал, – и над стаей лещей, в воду плюхнулась еловая шишка.
• Шура…, – всё, что я смог сказать по-русски. Широко раскрыв глаза, Санька слушал мои вопли, пытаясь понять причину такой реакции. Я вопил минуты три, пока аромат из котелка не сделал своё дело. Лещи уже уплыли, а картошечка с тушенкой
вот она, и огурчики здесь и чаёк с угольками. Я затих.
Удивляться тушенки не стоит.
Варить уху из мелочи мы, “профи”, не могли, а “крупняка” не было. Хариус, за которым мы сюда приехали, не брал. Иногда, далеко от берега что-то плюхало, но далеко. К берегу, хариус не шёл.
После еды мы развалились на тёплой скале, и, глядя в небо, болтали о всяких пустяках. Солнце опустилось за лес, ветер тянул с озера, отгоняя пискливых комаров.
За  разговором я  потихоньку задремал. У тут же проснулся  от хорошего тычка под рёбра. Передо мной сидел Санька и держал палец перед губами.
• Ты, чего, упал? – прошептал я.
• Слушай туда, – и Санька ткнул пальцем куда-то за поросший брусничником мыс.
За мысом что-то плескало и хлюпало. На душе сразу стало как-то не совсем хорошо, если не сказать – совсем не хорошо.
• Может медведь?
• Может, – выдавил я, чувствуя, как холодок слегка трогает лопатки. На озере штиль, время к одиннадцати. Ночи сейчас хоть и белые, но ночи, а медведя здесь встретить легче, чем зайца. Кругом скалы, пещеры,  ягоды да грибы. Места лучше не найти.
• Давно плещет?
• Минут пятнадцать, – Санька перешёл на какой-то потусторонний шёпот, – может того. И  он мотнул головой в сторону предполагаемой деревни.
Я молчал. Ребята мы в общем крепкие, Шура вот уже года четыре боксом занимается да железо таскает, но если это медведица привела купать свою мелюзгу, то послать её в нокаут будет весьма проблематично. Мы сидели и слушали. И тут осенило Саньку.
• Это рыба!  Следом осенило меня.
• Хариус! – я поднял указательный палец в небо.
Тихо- тихо, шелестя  мелкими кустиками, мы перевалили через мысок.
Озеро кипело. Лёгкий ветерок сгонял с берега стаи подёнки, и она металась над водой.
Влево, право, к берегу, но тщетно. Хариус стоял так плотно, что шансов на спасение не было ни каких.
Мгновенно, как по команде, мы развернулись и помчались за удочками. Валуны и трещины мы преодолевали с лёгкостью горных козлов. Одинокий кулик, дремавший на камне, вытаращив на нас глаза, закричал что-то дикое и растворился в сумраке Онежского озера. А потом была рыбалка. Хариуса не особо смутило наше присутствие, он только немного отошёл от берега, но вакханалия продолжалась. Удилища гнулись, леска звенела, пальцы щипало от уколов крючка. Вытащить хариуса из воды – полдела.
Снять с крючка вот работёнка. Подобно пружине, шаровой молнии взлетает, взрывается при первой попытке взять его в руки. Хорошо если в нем граммов пятьсот- шестьсот, а если килограмма полтора- два?
Через полчаса озеро стихло. Редкий всплеск и тишина. Ветер повернул в берег, рыба отступила в глубину. Мы собрали трофеи, почистили, посолили и повесили на костёр котелок. Вот теперь будет уха. Надоедливо звенели комары, где-то в озере покрикивал одинокий кулик, бурлила вода в котелке. Рыбалка удалась!

Суйсарь 1997 год

© Copyright: Алексей Задорожный, 2010

 

За дымкой голубой. (отрывок из повести)
1.

Небо буйствовало вторые сутки подряд. С севера неслись рваные свинцовые тучи, изрыгая на землю дождь и град. Стонали и ломались деревья на открытых полянах. Полегли травы. Поднялись болота, успевшие обсохнуть за короткое лето. Вода лилась отовсюду. Озеро кипело, оно набрасывалось на берег, ломая и круша и без того ветхие причалы и лодки. Злобно оскалясь пенными клыками волн, вода бросала на землю брёвна и обломки рыбацких посудин.
Остров дрожал от безумства природы. Сквозь непрерывные потоки воды едва различалась деревушка в десяток домов. Прижавшись к скале, дома ссутулились и потемнели, по щелям свистел ветер и текла вода. Жизнь замерла.
Почти все дома наглухо закрылись от непогоды  крепкими ставнями. Тяжело и неспокойно вокруг. Не спокойно было и во многих домах, смутные мысли тревожили головы мужиков. Видано ли дело, подниматься против державы, самой императрицы. И жить дальше невмоготу, нет больше сил и терпения, но бунтом идти дело не шуточное. Третьего дня, перед бурей, приходил озером гонец из Кижского погоста, поведал о творившемся в Заонежской стороне.
Не стерпели крестьяне нового указа об увеличении податей, всем сходом порешили: не пойдём на заводы, хватит пить нашу кровь. Зашумела молва, от острова к острову. От деревни к деревне ропот и недовольство идут. Волнуются мужики, за колья хватаются…

2.
К кижанам примкнули крестьяне Великогубской трети, Типиницкой и Кузарандской волостей, Толвуйского погоста. Поднялся народ против кабальной жизни, против своей судьбы. Набатом  гремят кижские колокола, зовут на подмогу. Вот и гонцы идут по деревням, скликают мужиков на большой сход. Зовут посмотреть правде в глаза. Верно говорят, искренне. Сколько же можно терпеть рабское своё положение, до каких пор детей кормить отрубями вперемешку с сосновой корой. Сколько жил вытянули из мужика оброк да подушная подать. Как прокормить семью если столько времени горбатишь в Петровской слободе, а то и на Шокшинских карьерах?
Тяжко, ох тяжко. Стонет мужик, вытягивается из последних сил, но не ропщет, а тут такое, бунтом идти. Крепко призадумались мужики, захлопнули ставни, обхватили головы крючковатыми пальцами и примеряются и так, и эдак. Большая смута идет по Онего, шныряют по заливам и шхерам служивые людишки, выпытывают, высматривают, пишут в свои книги доносы. Как тут против идти? Засекут плетями до смерти. Но и терпеть нет мочи. Тяжкая дума давит мужика, не легко решиться, отказаться от привычной уже жизни. Бросить все, двор, землю, пойти на подмогу, на верную погибель. Не забыл народ прежних бунтов захлебнувшихся собственной кровушкой. Терзали и казнили непокорных, вешали вдоль дорог, рвали ноздри, жгли каленым железом.
Гудит Онего озеро, гонит белые хлопья мимо деревень и погостов, бьет в скалистые берега. С глухим стоном поднимается студеная водица, рвется из берегов, да нет сил одолеть мшистые камни. Бурлит, мечется, но ляжет ровно и успокоится, а сегодня штормит, волнуется…